Буриан, однако, придавал гораздо большее значение показаниям тех лиц, которых он намеревался допросить. Участковый получил приказ доставить для допроса всех приезжавших мимо тела жителей Андялоша, когда они будут возвращаться с ярмарки.

Майор, напротив, углубился в изучение следа мотоцикла: Ему удалось обнаружить, что в одном месте след от шин чуть-чуть затерт. Сам след вел в сторону бывшей корчмы, то есть к жилищу семьи Шайго.

— Видите, товарищ Буриан? Теперь понятно, как и почему мотоциклист объехал лежащего на земле Шайго! Смотрите сюда; вон там он едет по дороге. Заметив человека на земле, он затормозил, а может быть, и остановился. Ноги на землю он, по всей вероятности, не опускал, во всяком случае, следы каблуков не видны. Вот здесь он подал машину назад, рассматривая лежащего; убедившись в чем-то, он дал газ, описал почти правильный эллипс и умчался в том же направлении, откуда приехал. Буриан молчал.

— В котором часу это могло случиться, доктор?

— Вероятнее всего, около полуночи.

— Верно. В половине десятого он еще разговаривал с женой. Они выпили с ней по стаканчику самогона, потом жена стала его ругать за то, что он не положил на место в

комод двадцать форинтов, которые брал раньше.

Оба офицера вопросительно взглянули на участкового. Буриан уже получил сообщение из села по телефону. Жена Шайго находилась в отделении милиции и давала показания. Не исключено, что она сидит там и до сих пор.

— Это возможно, сержант?

— Разумеется. В этом доме жена носила брюки, а не муж. Она тут заправляла всем.

— Удивительно. Шайго показался мне довольно сильным человеком. Ведь ему не было еще и пятидесяти?

— Не было, товарищ майор. Тут иное дело — все достояние принадлежало ей. Он женился на приданом.

Женился на приданом… Ну и что? Что это может прояснить? Ничего абсолютно.

— Итак, между десятью и двенадцатью ночи. Реально, доктор?

— Прибросим еще час на то, пока жена угомонилась и заснула.

— Значит, от одиннадцати до полуночи. Теперь реально?

— Вполне.

Все продолжали осматривать мотоциклетный след.

— Может статься, он был пьян.

— Это уж наверняка.

— Жена, пожалуй, тоже.

Пока они обменивались мнениями, послышался шум приближавшегося мотоцикла. Не обращая внимания на представителей власти, водитель машины — сутулый, с крючковатым носом мужчина — заехал во двор усадьбы, стоявшей на противоположной, песчаной стороне дороги и огороженной проволочным забором. Только после того, как слез с седла, мужчина повернулся в сторону милицейских чинов, снял шапку и постоял с полминуты неподвижно. Было непонятно, означает это приветствие или что-нибудь другое. Затем он снял с заднего сиденья хрупкого мальчика, казавшегося не то усталым, не то больным, и они вошли в дом.

— Это Халмади домой явился,— пояснил участковый инспектор.— Он работает в соседнем городе, в Татабане, молоко возит.

— Он ездит в город отсюда на мотоцикле? — спросил Буриан.

Вопрос застал сержанта врасплох.

— Насколько я знаю, поездом. А может быть, он ставит свой мотор у кого-нибудь на железнодорожной станции?

Офицеры переглянулись, затем, не сговариваясь, тронулись к усадьбе Халмади.

Сделав знак сержанту, чтобы он остался на месте происшествия, майор в сопровождении Буриана вошел в дом. Семейство Халмади сидела в кухне за завтраком. Пили кофе с молоком. Жена Халмади наконец получила возможность излить все, что знала об ужасном случае. Подумать только, что творится! Ее мужа, однако, весть об убийстве Шайго не слишком поразила — до него уже дошли кое-какие слухи, когда он проезжал через село. Фридешке — вполне здоровый ребенок с тонким, как у девочки, личиком — сидел молча и смотрел на всех с удивлением. Женщина дрожала, избегая поднимать заплаканные глаза.

Выяснилось, что сам Халмади вернулся домой из Тата-бани еще вчера после обеда. И поскольку Фридешке горел от нетерпенья посмотреть, как идут приготовления к празднику, ночевали они с отцом в селе, у бабушки.

— А я с раннего утра вся дрожу от страха. С той самой минуты, когда жена Шайго закричала про мужа: «Убили, убили!…»

— Она кричала это вам?

— Мне, кому же еще? Только, конечно, не лично мне, мы с ней в ссоре.

Несколько вопросов задали хозяину дома. Так, между прочим, без всякой связи с убийством.

— Работаю я, изволите видеть, грузчиком, сопровождаю товар на машине. Но занят я только две недели в месяц, потому что не хочу каждую неделю кататься взад-вперед. Нелегко это ездим через Будапешт, с пересадкой.

— Значит, на половине ставки?

— Нет, отчего же? На полной. Только месячную норму я выполняю за две недели. Работаю две смены подряд, по шестнадцать часов в день. Оклад тысяча восемьсот

форинтов, да еще литр молока каждый день, его тоже продать можно. Приезжаю домой, два дня отсыпаюсь, а потом целых две недели мои. Точнее, десять рабочих дней. У меня полгектара виноградника, это не шутка! Посадил в прошлом году молодые лозы, а в этом уже плодоносят.

Халмади пригласил офицеров пройти посмотреть, как принялись молодые лозы. Виноградник начинался тут же, за домом.

— Половина посадок — мускатель. Поспевает уже, Прошу…

Гости принялись выискивать спелые гроздья.

За этим занятием они не слишком пристально наблюдали, что происходит вокруг, и, когда на дороге, ведущей из Кирайсаллаша, появилась женщина на велосипеде, она привлекла внимание только жены Халмади и ее сынишки. Выехав из-за поворота, женщина спрыгнула с седла и пошла дальше, ведя велосипед сбоку. Медленно приблизившись к сержанту, стоявшему на посту, она остановилась. Оглядев, издали носилки с убитым, покрытые брезентом, женщина что-то сказала инспектору. Тот ей ответил и указал рукой в сторону виноградника.

Женщина с велосипедом подошла к крайним кустам.

— Мне нужен Кёвеш.

— Ого! Ни тебе товарищ, ни тебе майор.— Буриан распрямился с гроздью в руке, но, взглянув на говорившую, вдруг умолк.

— Я не разбираюсь в чинах и в обращениях тоже. Самоуверенная дамочка, ничего не скажешь. Достойна внимания, хоть для мужского взгляда, хоть для милицейского глаза.

— Майор Кёвеш — это я.

Женщина, не назвав своего имени, показала в сторону покрытого брезентом тела на носилках. Отсюда его было почти не видно.

— Разрешите мне взглянуть на него.

Эта просьба озадачила майора. Помолчав, он спросил:

— Зачем?

— Я была с ним знакома.

— Другие тоже. Личность умершего уже установлена.

— Я хотела бы его видеть.

— Вы родственница?

— Нет.

— Просто так, из любопытства?

— Нет.

Диалог принимал характер допроса, но отнюдь не вызывал у женщины страха, как это обычно бывает в подобных случаях. За спиной мужчин показалась Бёжике, жена Халмади. Судя по тону майора Кёвеша, можно было предположить, что он не откажет в обращенной к нему просьбе. С видом не очень осведомленного в создавшейся обстановке человека майор оглянулся было на Буриана, побуждая того вступить в разговор, но Буриан замер, уставившись на незнакомку.

Майор уже внимательнее оглядел женщину. «Красива, очень красива,— отметил он про себя.— Молодая, с гордой осанкой, но очень печальна».

— Значит, не из любопытства? — переспросил он.

— Нет.

— Вы хотите увидеть его еще раз?

— Да. Мне сказали, что если его увезут на вскрытие, то после уже не покажут.

Майор двинулся к носилкам, как бы подтверждая этим свое согласие удовлетворить ее просьбу. Перешагнув неглубокую канавку, женщина перекинула через нее свой велосипед.

Супруги Халмади и врач остались в винограднике.

— Ну и ну,— проворчал Халмади.— Ваш майор ведет себя так, словно никогда не имел дела с деревенскими.

Врачу, по-видимому, дессертный мускатель пришелся весьма по вкусу. Набив полный рот, он с трудом ворочал языком.

— Так оно и есть. Нет еще и трех недель, как его перевели сюда из Будапешта… Божественная штука ваш мускатель!