И человек, лежавший на дороге под лопухом, терпеливо ожидал, когда на него наткнется первая телега из Андялоша, направляющаяся на ярмарку. Покружив, рядом села ворона — ее привлекла горбатая пуговица на пиджаке лежавшего,— но затем вдруг испугалась чего-то и улетела.

В сухую погоду повозки далеко объезжали друг друга, так что возница мог и не приметить распростертого на дороге человека, если бы не выехал прямо на него.

Зимой, конечно, другое дело. Когда снег да мороз, не станешь долго выбирать: как, бивало, проложат колею, первые сани по снегу, так все по ней и ездят.

Ну а с приближением весны, когда снег начинает таять и колея раскисает, движение сдвигается на песчаник — колеса ищут упругой опоры. Заедет кто-нибудь случайно на черноземную полосу — беда, шестеркой волов не вытянуть. Шестерка волов! Ее не сыщешь теперь днем с огнем. Вот уже лет тридцать назад кануло в прошлое это традиционное венгерское чудо. Разумеется, песчаная сторона дороги в эту пору куда надежнее. Даже обильные весенние дожди не в состоянии ее испортить. И только с приходом лета следы от колес начинают расползаться по всей ширине большака. А потом, после двух-трех особенно знойных дней, когда какой-нибудь неосторожный возница вдруг увязнет в пересохшем песке по самую ступицу, движение перемещается уже на черноземную сторону. Так бывает всегда, а сейчас на дворе конец августа и люди ездят по черноземной полосе, прямо по зеленеющим всходам дикого шпината. В октябре, когда наступает дождливое ненастье, повозки снова переберутся на песчаник.

В августе поля вокруг деревни Шарпуста зарастают поздней зеленью, а сами домики белеют сквозь редкую листву плюща, который скорее украшает стены, чем их укрывает.

Между тем рассвет становится ярче, словно подстегнутый первым щелчком кнута-это появилась наконец первая телега из Андялоша.

Ее тащит пара добрых лошадок, на козлах восседает хозяин в праздничном костюме, рядом с ним — супруга в гарусном платке. Оба сонно молчат. Но возница не дрём-лет, и телега, описав широкую.дугу вокруг лежащего, сворачивает на песчаник. Замедленный скрип колес выдает подозрение, возникшее у кучера.

— Гляди, Давид Шайго опять нализался.

— И как не совестно,— отзывается жена, покосившись в сторону распростертого на дорогь тела. Однако зрелище не слишком ее занимает.

Возвращая телегу на прежнюю колею, возница из Андялоша решает подшутить над пьяницей и кричит:

— Эй, сосед! Вставай, уже давно рассвело! Праздник проспал!

Муж и жена оборачиваются и ждут, что Шайго вскочит как ужаленный, выругается по-черному и погрозит им кулаком, а они подстегнут своих лошадок и вдоволь над ним посмеются.

Но Шайго не шевелится, и им надоедает вертеть шеями в ожидании спектакля.

— А ведь он верующий.

— Раньше верующие так не напивались.

Утро между тем вступает в свои права. Воробьи падают с высоты в придорожную пыль, как камушки из корзины, и купаются в ней, чирикая.

Вот показалась вторая повозка, доверху нагруженная дынями; она объехала неподвижное тело по следу первой. Возница мирно дремал, ничего не видя и не слыша вокруг себя; мальчик, сидевший спиной к лошадям на брезенте, покрывавшем груду дынь, заметил, правда, лежащее на земле тело, но повозка отъехала уже далеко, и он лишь на мгновение перестал насвистывать песенку.

Человек на дороге был в рабочих парусиновых штанах и почти новых сандалиях из тонких ремешков, надетых на босу ногу. Его коричневая куртка с четырьмя пуговицами была перекроена из солдатского мундира. Вторая пуговица снизу, выпуклая, фиолетово-зеленого цвета, отличалась от трех других. В утренних сумерках трудно было определить истинный цвет его рубахи, то ли действительно серой, то ли просто давно не стиранной.

Теперь уже хорошо был виден дом у дороги, стены его четко вырисовывались на фоне кустов и деревьев. Темная, наглухо закрытая дверь посредине фасада выходила прямо на дорогу, и по ее форме нетрудно было догадаться, что в прежние времена она служила входом в придорожную корчму. Об этом свидетельствовало чуть заметное пятно на фронтоне — здесь когда-то в незапамятные времена красовалась вывеска.

По дороге тем временем проехало еще три-четыре телеги, большей частью груженных дынями и кукурузой. Наконец одна из них остановилась.

С телеги спрыгнула женщина в высоких сапогах, воткнула кнут на обычное для него место на козлах и принялась тормошить лежащего, чтобы привести его в чувство. Но, притронувшись к его руке, она резко отпрянула. Затянув потуже узел платка под подбородком, женщина поспешила к закрытой двери бывшей корчмы и начала барабанить по ней кулаком. Услышав внутри какие-то признаки

жизни, она присела на корточки перед замочной скважиной и громко сказала:

— Маргит! Слышишь, Маргит? Твой муж лежит мертвый посреди дороги! Мертвый, слышишь?

4

— Видите, это след мотоцикла. Он-то и поможет нам найти преступника. Какой марки эти шины, вы случайно не знаете?

— Еще бы не знать! Такие шины вы найдете на любой машине марки «паннония».

— Гм. Это, пожалуй, затрудняет дело.

— Разумеется. Кроме того, не исключено, что мертвое тело попало сюда уже после того, как мотоциклист оставил след на песке.

— Нет, товарищ старший лейтенант, я против этой версии. Мертвец не может лечь так аккуратно в центр эллипса. Или петли, если угодно…

— А если его сюда положили?

— Но вокруг нет никаких следов борьбы!

— И все же я думаю, что его сюда положили потом.

— Ну да. «Не щекочите меня,— сказал мертвец,— если вы будете со мной нежно обращаться, я прекращу всякое сопротивление». Выходит, так?

Не прошло и часа, как возле крыльца бывшей корчмы остановил коня прибывший на место происшествия сержант милиции. Это был участковый инспектор, его вызвали по телефону. Соскочив с седла, он тотчас направился к мертвому телу, но, не дойдя до него метров пяти, остановился. Его задачей было лишь охранять место происшествия, никого туда не допуская.

Инспектор довольно хорошо знал свой участок и сейчас ломал голову над тем, кто из жителей мог убить Шайго. В том, что это было убийство, он не сомневался.

На трех колокольнях окрестных сел еще не успели прозвонить в третий раз, приглашая верующих к обедне, как подъехала милицейская машина, и из нее вышел старший лейтенант Буриан, непосредственный начальник участкового. Сержант кинулся, было к нему с рапортом, но в этот момент из машины вышел еще один офицер милиции — майор Кёвеш, которого наш участковый инспектор никогда еще не имел случая видеть лично.

Пока участковый отдавал рапорт, в облаке пыли подкатила еще одна машина, большой черный фургон для перевозки покойников. Участковому показалось немного странным, что врач-криминалист вылез не из этого роскошного катафалка с мягким сиденьем, а все из той же милицейской машины и, потирая занемевшую спину, c большим опозданием примкнул к офицерам.

— Никакого подозрительного передвижния замечено не было, все тихо,— закончил свой доклад участковый инспектор, указав жестом на разветвление дорог, ведущих в три села, и в первую очередь на оба придорожных хуторка, видневшихся неподалеку.

— Только что-то мне подозрительна эта тишина,— добавил он.

При опознании убитого участковый первым дал показания для протокола. Пока врач изучал труп, оба офицера внимательно и осторожно осмотрели место происшествия.

Они заметили, что возле тела убитого на песке довольно отчетливо виден след мотоцикла-к счастью, его не затоптали. След этот имел форму петли, словно мотоциклист не спеша объехал вокруг лежащего человека, внимательно его осмотрел и только потом уехал.

Тем временем двое санитаров вынесли из катафалка носилки и уложили на них труп Шайго.

Конечно, результаты химического анализа одежды и самого трупа в криминалистической лаборатории дадут дополнительные сведения, могущие послужить доказательствами в деле и, главное, навести на след преступника. Важно было и то, кто последним видел Шайго перед тем, как он был убит.